проснулся утром весь в бреду. таблетку съел -- не помогло.
Может быть, весь мир такой.
Когда плохое зрение, то цвета такие яркие, и, главное, все кажется таким большим, но если прищуриться - все становится нормальным, таким, каким оно быть должно. Может быть и мы так же смотрим на все и не можем понять, что оно на самом деле четче, меньше, резче, мы просто этого не видим, потому что ни разу не пробовали - прищуриться, навести фокус.
А я стояла на набережной, напротив Исакиевского собора, и в этот момент мне хотелось умереть.
Ну, то есть просто перестать быть.
То есть я знала, что я могу. Дело в том, что все думают, что к моменту смерти нужно все закончить, довести все до конца, чтобы не осталось дел здесь, но мне кажется, что все это до крайности пошло. Просто глупо, слишком удобно, как закончить нечто совершенное, поставить точку и больше не открывать тетрадь; запаковать коробку и ничего не забыть положить. А ведь на самом деле так не бывает, идеальных систем нет, и можно умереть в любой момент, когда больше ничего не остается, когда внутри моток из всего вообще сжался - и не разжался, и в этот момент можно стоять на кухне и мыть посуду, неважно.
То есть я знала, что сейчас у меня все так, как есть, и ни хуже, ни лучше быть не может.
Потом подошел сорок седьмой, я села на третье сиденье у окна и поехала домой.
Я не могу знать больше, я переливаюсь и система обнуляется.
Конец первого семестра второго курса - у нас всех срывается жизнь, мы можем только начать строить все заново.
И еще, я иногда думаю о том, что наша учеба - это не учеба такая, какой ее обычно понимают, мне кажется. Потому что это не так, что ты приходишь, слушаешь, делаешь задания, сдаешь - и выучиваешься.
А это так, что ты приходишь на пару, и самое главное ты все равно не можешь записать, это, как бы ты ни старался, оказывается вынесенным за, но ты - ты это слышал. И, хотя ты думаешь по-другому, от того, что ты это записал, ты бы это не выучил, не запомнил - это не стало бы твоим знанием. И кажется, что отпечаток от услышанного намного слабее, невыразительнее, чем был бы от написанного, но это не важно, в сущности, насколько, не важно, если это не осталось написанным.
Но все эти крошечные, действительно невесомые, почти невидимые прозрачные отпечатки есть, они ложатся в тебя. И в итоге с каждым, самым маленьким отпечатком, с каждым случайно брошенным словом ты становишься другим. Больше, целее.
Все то, что происходит сейчас - и крайне важно, и не имеет никакого значения.
Я действительно никому ничего не хочу доказывать. Колпак закрывается; я выросла, а еще через пять лет я, может быть, вообще не буду вести дневник. Но сейчас я настолько замкнулась на сарказме, что мне иногда кажется, что я вообще разучилась нормально разговаривать. Просто в определенный момент замыкания единственное, что можно сделать - высказать.
Здравствуй, моя вселенная.
Когда плохое зрение, то цвета такие яркие, и, главное, все кажется таким большим, но если прищуриться - все становится нормальным, таким, каким оно быть должно. Может быть и мы так же смотрим на все и не можем понять, что оно на самом деле четче, меньше, резче, мы просто этого не видим, потому что ни разу не пробовали - прищуриться, навести фокус.
А я стояла на набережной, напротив Исакиевского собора, и в этот момент мне хотелось умереть.
Ну, то есть просто перестать быть.
То есть я знала, что я могу. Дело в том, что все думают, что к моменту смерти нужно все закончить, довести все до конца, чтобы не осталось дел здесь, но мне кажется, что все это до крайности пошло. Просто глупо, слишком удобно, как закончить нечто совершенное, поставить точку и больше не открывать тетрадь; запаковать коробку и ничего не забыть положить. А ведь на самом деле так не бывает, идеальных систем нет, и можно умереть в любой момент, когда больше ничего не остается, когда внутри моток из всего вообще сжался - и не разжался, и в этот момент можно стоять на кухне и мыть посуду, неважно.
То есть я знала, что сейчас у меня все так, как есть, и ни хуже, ни лучше быть не может.
Потом подошел сорок седьмой, я села на третье сиденье у окна и поехала домой.
Я не могу знать больше, я переливаюсь и система обнуляется.
Конец первого семестра второго курса - у нас всех срывается жизнь, мы можем только начать строить все заново.
И еще, я иногда думаю о том, что наша учеба - это не учеба такая, какой ее обычно понимают, мне кажется. Потому что это не так, что ты приходишь, слушаешь, делаешь задания, сдаешь - и выучиваешься.
А это так, что ты приходишь на пару, и самое главное ты все равно не можешь записать, это, как бы ты ни старался, оказывается вынесенным за, но ты - ты это слышал. И, хотя ты думаешь по-другому, от того, что ты это записал, ты бы это не выучил, не запомнил - это не стало бы твоим знанием. И кажется, что отпечаток от услышанного намного слабее, невыразительнее, чем был бы от написанного, но это не важно, в сущности, насколько, не важно, если это не осталось написанным.
Но все эти крошечные, действительно невесомые, почти невидимые прозрачные отпечатки есть, они ложатся в тебя. И в итоге с каждым, самым маленьким отпечатком, с каждым случайно брошенным словом ты становишься другим. Больше, целее.
Все то, что происходит сейчас - и крайне важно, и не имеет никакого значения.
Я действительно никому ничего не хочу доказывать. Колпак закрывается; я выросла, а еще через пять лет я, может быть, вообще не буду вести дневник. Но сейчас я настолько замкнулась на сарказме, что мне иногда кажется, что я вообще разучилась нормально разговаривать. Просто в определенный момент замыкания единственное, что можно сделать - высказать.
Здравствуй, моя вселенная.