проснулся утром весь в бреду. таблетку съел -- не помогло.
Я, кстати, уже ничего не ищу, если ты все еще об этом.
И я же поняла, что меня так смущает в моей прекрасной, любимой Н.С., как и в любом почти, впрочем, прекрасном преподавателе любимого факультета (да уж решила не смущаться, не смущайся - в любом почти, впрочем, прекрасном человеке начиная с меня в моей любимой реальности) — нас не хвалят. Со студентом можно быть бревном, можно рассказывать о бывшем любовнике, можно глупо шутить, можно приходить на пары пьяным, можно доводить до слез кафедру в 20 человек, можно срезать на госе дипломы, но хвалить? Если ты чего-то не сделал - ты говно; если долго не делаешь - «вы вылетите такими темпами»; если никогда ничего не делаешь - «ну это же имярек!» Если ты что-то сделал - ок; если сделал после долгой тянучки - ок, но вы, конечно, знатный мудак; если никогда ничего не делаешь и вдруг сделал - «зачем это мне?» Что-то в этой системе прогнило, и уже никогда ничего не хочется. Зачем стараться, если можно просто дотянуть до зачета, если тебе не скажут, что ты всё-таки чего-то стоишь или что всё-таки будешь чего-то стоить, когда постараешься еще немножко. Если с тобой не соглашаются или не_соглашаются, а просто вычеркивают абзацы, возвращают работу без каких-либо признаков присутствия преподавателя с буквами «отл» на титуле, ставят тройку на госе за две пропущенные в прошлом семестре пары, говорят: «нет»; «да»; «где ваша зачетка». Правда — ничего не хочется.
Когда мы обсуждали с мамой, какие стимулы я могу придумать для написания курсовой, я говорила: не надо ничего придумывать; и не было ни слова про человеческий фактор. Такое ощущение, что все сданное проваливается в семь адов, на которых стоит университет. Такое ощущение, что все, что ты пишешь, никогда не сможет стать настолько хорошим, чтобы быть нужным. Такое ощущение, что у нас тотальная презумпция гениальности: либо ты всегда охуенный, и будущее науки выглядывает у тебя из-за спины, и это независимо ни от чего вообще, либо ты никто.
Но все это, конечно, совсем и не только про какую-нибудь учебу, а про всё, просто у каждого есть та сфера, в которой он не может похвалить себя сам. Для меня это - учеба.
А говорить, что это зря, что не надо хвалить, что вырастают крутые амбициозные право имеющие — это как говорить, что не надо говорить детям, что вы их любите.
Когда слабость перестала быть возможной для современного человека, пропала какая-либо ощутимая необходимость в радости от побед, в похвале, в словах: нечего обсуждать, потому что нет предела совершенству. Нечему радоваться - ты должен лучше; незачем хвалить - иначе никто не будет ничего делать. Как будто кто-то уже изобрел вечный двигатель и втихаря запустил. Мы год или полтора, наверное, назад шли с Полиной ночью по пятнадцатой линии ко мне домой, трезвеющие, и говорили, что нет никаких границ и никаких рубежей, у которых можно было бы остановиться; что нет ничего, чего бы ты не мог, и слово «можешь» во всей жизни с помощью какой-то высшей автозамены, видимо, стало «должен». В тот момент, когда ты думаешь, что сделал всё и очень устал, ты идешь и делаешь больше, потому что никто тебе не поверит, потому что ты не подыхаешь под капельницей где-то, потому что не погасли еще все датчики, потому что еще работаешь.
это ведь только вопрос выбора, мама: <...> век пилить ближнего своего за то, какое он тупое неповоротливое ничтожество – или начать хвалить за маленькие достиженьица и победки, чтобы он расцвел и почувствовал собственную нужность – раз ты все равно с ним, и любишь его, зачем портить кровь ему и себе? (В.П.)
В этом нет никакого сакрального смысла, просто в какой-то момент вдруг в тишине кухни слышишь неровный шум того долбаного вечного двигателя. Датчики один за другим начинают перегорать, и у тебя есть семь временных единиц, чтобы найти то самое и успокоиться. И тогда начинаешь уже что-то понимать из банальных законов мироздания.
И я же поняла, что меня так смущает в моей прекрасной, любимой Н.С., как и в любом почти, впрочем, прекрасном преподавателе любимого факультета (да уж решила не смущаться, не смущайся - в любом почти, впрочем, прекрасном человеке начиная с меня в моей любимой реальности) — нас не хвалят. Со студентом можно быть бревном, можно рассказывать о бывшем любовнике, можно глупо шутить, можно приходить на пары пьяным, можно доводить до слез кафедру в 20 человек, можно срезать на госе дипломы, но хвалить? Если ты чего-то не сделал - ты говно; если долго не делаешь - «вы вылетите такими темпами»; если никогда ничего не делаешь - «ну это же имярек!» Если ты что-то сделал - ок; если сделал после долгой тянучки - ок, но вы, конечно, знатный мудак; если никогда ничего не делаешь и вдруг сделал - «зачем это мне?» Что-то в этой системе прогнило, и уже никогда ничего не хочется. Зачем стараться, если можно просто дотянуть до зачета, если тебе не скажут, что ты всё-таки чего-то стоишь или что всё-таки будешь чего-то стоить, когда постараешься еще немножко. Если с тобой не соглашаются или не_соглашаются, а просто вычеркивают абзацы, возвращают работу без каких-либо признаков присутствия преподавателя с буквами «отл» на титуле, ставят тройку на госе за две пропущенные в прошлом семестре пары, говорят: «нет»; «да»; «где ваша зачетка». Правда — ничего не хочется.
Когда мы обсуждали с мамой, какие стимулы я могу придумать для написания курсовой, я говорила: не надо ничего придумывать; и не было ни слова про человеческий фактор. Такое ощущение, что все сданное проваливается в семь адов, на которых стоит университет. Такое ощущение, что все, что ты пишешь, никогда не сможет стать настолько хорошим, чтобы быть нужным. Такое ощущение, что у нас тотальная презумпция гениальности: либо ты всегда охуенный, и будущее науки выглядывает у тебя из-за спины, и это независимо ни от чего вообще, либо ты никто.
Но все это, конечно, совсем и не только про какую-нибудь учебу, а про всё, просто у каждого есть та сфера, в которой он не может похвалить себя сам. Для меня это - учеба.
А говорить, что это зря, что не надо хвалить, что вырастают крутые амбициозные право имеющие — это как говорить, что не надо говорить детям, что вы их любите.
Когда слабость перестала быть возможной для современного человека, пропала какая-либо ощутимая необходимость в радости от побед, в похвале, в словах: нечего обсуждать, потому что нет предела совершенству. Нечему радоваться - ты должен лучше; незачем хвалить - иначе никто не будет ничего делать. Как будто кто-то уже изобрел вечный двигатель и втихаря запустил. Мы год или полтора, наверное, назад шли с Полиной ночью по пятнадцатой линии ко мне домой, трезвеющие, и говорили, что нет никаких границ и никаких рубежей, у которых можно было бы остановиться; что нет ничего, чего бы ты не мог, и слово «можешь» во всей жизни с помощью какой-то высшей автозамены, видимо, стало «должен». В тот момент, когда ты думаешь, что сделал всё и очень устал, ты идешь и делаешь больше, потому что никто тебе не поверит, потому что ты не подыхаешь под капельницей где-то, потому что не погасли еще все датчики, потому что еще работаешь.
это ведь только вопрос выбора, мама: <...> век пилить ближнего своего за то, какое он тупое неповоротливое ничтожество – или начать хвалить за маленькие достиженьица и победки, чтобы он расцвел и почувствовал собственную нужность – раз ты все равно с ним, и любишь его, зачем портить кровь ему и себе? (В.П.)
В этом нет никакого сакрального смысла, просто в какой-то момент вдруг в тишине кухни слышишь неровный шум того долбаного вечного двигателя. Датчики один за другим начинают перегорать, и у тебя есть семь временных единиц, чтобы найти то самое и успокоиться. И тогда начинаешь уже что-то понимать из банальных законов мироздания.