На самом деле я никогда не задумывалась, зачем я променяла настоящие посты о ежеминутных ощущениях на все эти записки на салфетках, на исписанные набросками и письмами страницы ежедневника с репродукциями Ренуара ("Дай угадаю. Тебе нравится серый цвет, Ренуар и французский шансон. - Я поперхнулся.", наверное, в этом тоже можно найти что-то знаковое. значимое. значительное). На слабые блестки ненаписанных рассказов о незабываемой молодости в волшебном городе. Хотя, надо отдать должное, я всегда осознавала, какой явный переворот в моем сознании сотворил давно забытый, мало у кого, наверное, сохранившийся "Город". Естественно, и сейчас, прислонять лбом к пластику двери седьмого автобуса и наблюдая, в какие фигуры сливаются дождевые капли, я нахожу с своем сознании: "Я чайка. Я вцепился в ее костлявую лодыжку, пытаясь спихнуть эту дуру с парапета обратно в комнату. Лондон за окном медленно погружался в ночной туман, густой, вязкий, как чай с молоком по-ирландски".
Или сидя в столовой вместо очередного французского: "Она снова здесь, не киборг и не богемная выдра, не кукла Элис и не "пати-герла", в своей кожаной куртке. Она обожает кожу. - Не стесняйся, сегодня я Пифия".
И неосознанно выискивая в толпах блеклую челку моей вечной Кати: "На шее у Фло, этой швабры, в профиль напоминающей нищенку в исполнении Джотто, узкий тонкий светло-лиловый шрам: в двенадцать она пыталась перерезать себе горло".
И радостной улыбкой приветствуя спокойную и как всегда невыспавшуюся Галю тоже: "Она выпорхнула из грязного автобуса как какая-то эфемерная городская фея, и каблучки ее туфель почти не касались ступеней.", "Постой... ты говоришь по-русски? - Казахстан, кивает она. Меня зовут Галия, я из твоей группы. - Я не видел тебя в студии. - Я прогуливала. Никак не могу заставить себя по утрам подняться."
Перечитывая, я каждый раз нахожу новые смешные логические ошибки, и новые, пятнадцатые смыслы в неосознанно выученных предложениях, и фразы, качующие из одного ее произведения в другое.

И сегодня, в первый раз за очень долгий срок открыв знакомые страницы, пробегая глазами знакомые слова, я поняла, что так тянет меня писать все эти глупые пейзажи вечерних улиц, случайные встречи в любимых кофейнях, пустые черно-белые дни и свою пустую любовь к этому Городу, раскрашенную персиковыми оттенками фонарей и разноцветными гирляндами вывесок. Я просто хочу постараться суметь рассказать о Петербурге так же красочно и удивительно, как она рассказала о Лондоне в "Городе" и "Историях", как она рассказывает еще о сотне городов в путевых заметках, акварельных набросках и случайных обмолвках. Я хочу постараться сделать Петербург таким же городом-сказкой, мечтой, в который всегда тянет, где бы ни был отчий дом. Хочу научиться писать о Петербурге так, чтобы читатель влюбился в эту сказку, даже ни разу не увидев ее; чтобы читателю казалось, что он знает Петербург, его прелести, странности и обычаи, жизнь горожан, места сходок и адреса лучших секондов (как зачастую кажется мне в отношении Лондона); чтобы он чувствовал себя своим среди чужих в этом написанном городе.
Я пытаюсь доказать (прежде всего, наверное, все-таки себе), что и мой Город можно полюбить заочно и очень сильно; что и я могу стать проводницей в атмосфере вседозволенности, вечного протеста и полного сумасшествия на фоне покореженных зигзагов переулков, старых соборов и всегда неспокойной воды.