и летит,
летит,
нацеленный в висок
самый первый
снег



Город беснуется. он рычит, он кричит и злится на меня, он бьет меня по щекам,

заставляет меня распахнуть глаза. Зрачки, как огромные маленькие зверьки, мечутся, им страшно
и мне страшно. Город любит меня,

Окоченевшие колени, через колготки я чувствую, как дрожат мурашки на коже, под кожей сапогов жарко трясутся ступни; я перестаю чувствовать пальцы, согнутые, разбитые в непонятных шахах и патах, но это все только хорошо. Я распахиваю глаза, и ветер сражает меня наповал. Я почти падаю, и единственное желание - поднять голову как можно выше, распрямить плечи, отдаться Городу, он любит меня.
Через водяные стекла глаз я вижу, как несется на меня снег,
не снег, милые лапушки-снежинки, мягкие и вкусные, а целые куски с невообразимой скоростью бросает в меня Город, и я иду и, как он, по крайней мере, теперь знаю, как выглядит лицо человека перед расстрелом. Город расстреливает меня, проносящиеся рядом машины поднимают целые копны, вихри этих снежных кусков, я, завороженная, широко закрытыми глазами
смотрю
на это. Бело-оранжевые - персиковые - сферы кружатся вокруг меня, злые и не возможно прекрасные в злости. Ветер срывает, сметает с деревянного синего перекрытия спящий слежавшийся черный снег, и он падает с балок, кричит и просит, падая на и разбиваясь о проезжую часть.

Он целится в меня: распахиваю объятия, и мои руки уже остаются где-то сзади, унесенные, а я думаю о том, как страшно ужасно невыносимо охуенно прекрасен мой Город с четырьмя метрами неба и травлей сознания, я плачу.

В какой-то момент, когда фразы и слова уже не умещаются в моей голове, когда меня настигает наконец страх, что в своей комнате, сидя на стуле, на не смогу этого собрать вспомнить и напечатать,
в некоторый момент я осознаю, что сейчас готова остановиться и, подогнув колени, сесть на грязный лед тратуара улицы Беринга и начать писать. Где/начем -нибудь, снегом на асфальте, на руках, на лбу и щеках, на доме, в воздухе пальцами, на корке под-осознания, только бы не забыть.

Эти хлопья, куски грейпфрутовой лавины врезаются в меня, я буду выкалупывать их из кожи, как пули, осколки, ядра, струны, гальку и наконечники стрел.


Я
хочу увидеть пулю
несущуюся в мой правый глаз.

Я
очень эффекто
расширю зрачок

И
наконец
это все закончится.
© Соната Арктика

Я всегда в жизни не умела, да мне это было и не нужно, отделять друзей и себя. То есть я всегда считала и делала так, чтобы мои сознания и настроения были известны, с каждым и со всеми я поддерживала такие отношения, что меньше двух раз в неделю я человека не видела, и за встречу выкладывала назойливое, засевшее в голове и невысказанное - или высказанное не нужному слушателю. Это было правильно, единственно возможно и, главное, естественно.

Сегодня мой Город меня любил, и я осознала, что всегда буду отдельно: это я в Городе -- а это мои подружки, мальчики, девочки детства, одноклассники, прекрасные и отвратительные люди, которые, что называется, мои друзья. С кем-то в угоду обстоятельствам и аппетитам я буду видеться каждое утро, с другими через день, а вот с теми каждый шестой вечер второго невиденного месяца. И это прекрасно, потому что нужно понимать, что прошло несколько лет, и сейчас уже никто не захочет во мне разбираться, слушать меня,
в последнее время я поймала себя на том, что перестаю говорить о своих проблемах и делах, потому что в этом нет никакого смысла. Какая им разница, что я скажу, . Да мне и не нужно, чтобы они хотели разбираться, они не смогут и только съедят мои мозги. Город меня любит, он послушает меня и ответит ветром из-за угла, что же я снова сделала не так.
В конце концов, я выросла из "лучших друзей", у меня есть голова на плечах (??), и мне неприятно, когда сидящий напротив/рядом/на проводе грязными абсолютно полыми внутри словами нежелания понять трогает мои снежно-прекрасные переживания, тревоги и корчи мук.