Елена Владимировна, душа моя двадцатилетняя.

Это одна из тех счастливых случайностей, в чьем происхождении я не сомневаюсь — в таких вещах без судьбы не обойдешься.
Не помню её на ранних общих спецкурсах (она меня помнит), практически не помню её даже в начале первого моего с ними семестра, так, какие-то смутные полувыдуманные моменты; она всегда была такой суровой и молчаливой, что мое сознание явно не улавливало её. Зато я помню две пары по английскому в прошлом семестре, когда мы занимались в душной аудитории на цокольном этаже под кафедрой фонетики, и Лена опаздывала, поэтому сидела со мной. Она сидела, мрачно молчала, мрачно перебирала свои карточки со словами, мрачно смотрела в телефон. И именно к Лене я испытала совершенно детское, характерное для маленькой меня, но совершенно забытое уже давно чувство «было бы круто с ним дружить». Это такая фактически беспричинная чистая эмоция; она многое значит для меня. А потом я помню ее на злополучном экзамене по синтаксису, а потом уже — внезапно! — в июле, перед двадцать пятой я её встретила на бегу на обед, вся буйная от работы в приёмке, а она — внезапно! — была такая радостная, улыбалась, говорила, обнималась. И уже после этого были в июле странное кино про Фишера и чентрале, пиро.г.и и путь пешком домой и последняя единица в полпервого ночи, ну и вот сентябрь.

Я знаю, что совсем скоро всё изменится, оно всегда меняется. Но сейчас, в начале, самое прекрасное время: когда всё ново, когда всё интересно и когда все открытия — прекрасны. То, что через год, два, пять будет казаться странностью, надоевшей дурацкой привычкой, сейчас кажется милым и чудным. То, что будет приниматься как само собой разумеющееся, сейчас окрашено цветом изумительной прелести. Андерсон, вкусняшки, педпрактика, Выборг, борщ с чесноком, Zorge, Б.В., пиво, обмен огромными письмами в контакте сейчас, когда она дома. Что-то еще, о чем я сейчас точно забыла, но о чем мы говорили одновременно, вещи из серии «да лааадно». Я хочу радоваться этому, я радуюсь, это действительно помогает мне переживать весь этот дурацкий институт — да ладно уж, это единственное, что помогает мне переживать этот дурацкий институт.

Месяц назад я писала, что если бы это имело хоть гипотетическую надежду на какой-то смысл, я бы влюбилась в Лену Васильеву. И, боже мой, какая же это правда.

бим-бим, вафляшки, приезжай скорее,
будем кутить